От лица Гогена.
***Признаюсь честно, я ложился спать с ней, твердо уверенный в том, что обязательно проснусь раньше.
Сначала я хотел свалить пораньше, что бы избежать Разговора. Но потом мою голову очень кстати посетила мысль о том, что мы все равно встретимся в отдели, и Разговор она из меня рано или, поздно, вытрясет, только, так к общей трясине липкой и вязкой взаимной неприязни прибавится еще и эта деталь, виноватым в которой буду безоговорочно и вполне заслуженно, я.
Поэтому эта идея канула в Лету, сопровождаемая звуком смывающейся воды, как принято в дешевом американском кино.
Потом я отчаянно надеялся просто посмотреть на нее во сне.
Люди такие красивые во сне, даже Адлер.
И еще запах – запах сигарет, люпина и какой-то необъяснимый, неописуемый запах женской кожи.
Да-да, все очень смахивает на исповедь серийного маньяка-насильника, который намазывает медом трупы женщин или нюхает обрезанные волосы жертв, но у всех есть свой бзик, не правда ли?
Однако, когда я разлепил глаза, в комнате было отвратительно светло, а теплой задницы Адлер уже не было под боком.
Я вздохнул так горестно, как только мог, надеясь, что она услышит, но в комнате ее не было.
Я приподнялся на кровати, оглядываясь, но тут же схватился за голову. Болела беспощадно!
Какого черта? Не пил ведь вчера.
Ну, почти.
По сравнению с тем, сколько я выпивал и сколько часов после этого бодрствовал, банка пива вообще не считается.
О, оправдываться перед самим собой? Только шизофреники, только хардкор!
Головная боль медленно утихала, и я гордо поднялся с кровати. Гремит чем-то на кухне. Значит, все-таки, дома.
Дверь со скрипом отворяется, она оборачивается в каком-то замешательстве, еще секунда, нервно моргает и улыбается.
- Доброе утро! – разворачивается назад к своей возне, - как спалось на новом месте? Приснился жених невесте?
- Ага. Один белобрысый и кареглазый тут снился. Причем, знаешь, действенный сон такой, пинался еще, ой-ой-ой.
Смеется, в притворной обиде морщит нос. Все лучше, чем это задумчиво – взволнованное молчание.
- Ладно, Рокитанский, хорош мне мозги пудрить.– Резко разворачивается на пятках, не удерживается и цепляется за край стола, - расскажи уже. Обещаю, в этот раз истерик не будет.
Если бы ты знала, Адлер, что такое истерика. Истерика – это когда девушка раскачивается из стороны в сторону одиннадцать суток подряд, и ничего не ест, не пьет, не спит, не говорит, а просто раскачивается вперед-назад, вперед – назад.
А потом взрывается ревом и плетется на кладбище под вой безмозглых тетушек-сестер-свекровей.
А то, что было вчера – маленькое нервное расстройство и не более.
Только я лучше съем свои яйца, чем расскажу ей это.
- Забей.
Выслушала так спокойно, что я в серьез стал опасаться за ее психическое здоровье.
До Ронни добрались, в общем. Сейчас он в больнице в Хорватии.
Дороти на пути в Сокол. В тонкости их отношений я не вникал, но с ее слов – они мирно расстались.
Шумно выдыхает, плечи опускаются, прикрывает глаза, а я только сейчас отрываюсь от их взволнованного созерцания и оглядываю ее.
Светлые волосы собраны в хвост, чистая белая футболка, гавайские трусики-шортики.
Ее наивно-глупые наряды всегда были осточертело умилительны и до верху напичканы самоиронией – пожалуй, именно возможность трезво посмеяться над собой помогала ей легче сходиться с парнями.
- Покурим? – сейчас как нельзя кстати этот странный книжный штамп «я с удивлением узнал свой голос».
- Гоген, глазам своим не верю, - она недоверчиво щурит перечные глаза, - ты добровольно предлагаешь мне курить? Атака марсиан, спасайся, кто может!
- Адлер-Адлер, я бы на твоем месте не болтал, а пользовался ситуацией, - с какой радостью я сказал бы эту же фразу в другом случае! Да что там сказал, применил бы, черт. Но другой случай – явно с другой девушкой. Черт, да это то же самое, что переспать с Лили, тьфу!
Адлер раскуривает, сидя на столе и подобрав коленки в лучших традициях маргинальной молодежи.
- Бе-е-ебс, - прислоняюсь к столу рядом, - расскажи про свою молодость.
- В моей молодости, - неразборчиво произносит она, не вытаскивая сигарету изо рта и продолжая попытки раскурить, - все было иначе, сыночек. Дяденьки, которые тетенькам в отцы годятся, не молодились и про молодость двадцатилетних бабушек не спрашивали, - она сердито пыхнула дымом мне в лицо.
- Ох, Адлер, и многих ли ты знаешь дяденек, которые в двенадцать лет уже детей имели?
- Многих, - осклабилась, криво затягиваясь.
- Вот об этом я и спрашиваю, - я поудобнее устроился на столе, - ну, какая у тебя была компания?
- Самая ужасная, какую только можно представить, - воодушевленно произнесла Адлер, ностальгически глядя в пустоту, - они трахались с первых месячных и почти все сидели на игле.
- И ты тоже?
- Про первое или про второе? – усмехнулась она.
- И про первое, и про второе, - мгновенно ответил я, Адлер снова усмехнулась.
- Ну, я конечно не Хло Забини, до малолетней проституции не доходило – было всего пару раз, и то уже после шестнадцати. Какого черта я тебе это рассказываю? – она усмехнулась и поперхнулась дымом, - дурь всего один раз пробовала, не понравилось.
- А твои родители? Они этого не видели? – я несколько облегченно выдохнул после ее слов.
- Мои родители – путешественники. Они потрясающие люди, мы в прекрасных отношения, ты не думай. На родственников меня не бросали, в интернаты не отправляли. Просто именно в тот поганый пубертатный период они уехали в одну экспедицию на полтора года, я была вполне себе самостоятельной девочкой, меня оставили на периодическое попечительство тети – то есть я жила одна, ходила в школу, тетка иногда заглядывала посмотреть, как я, звонила. Ну, тогда-то я с ними и связалась. Теперь ты, - она тряхнула белобрысым хвостом, - или я тут одна исповедовалась?
- Ну-у… Мои родители – пивовары… строгих нравов и все такое… - я невольно поморщился, - все детство я играл с дворовыми ребятами и моей старшей сестрой Лили… Они хотели, что бы я пошел по их стопам, предварительно «для галочки» закончив филфак… Я пошел в армию, был скандал, я «сбежал» на… войну. – Челюсти вдруг стали очень тяжелыми, и сколько бы я не старался перестать разводить нюни, говорить дальше просто не хотелось. Вдруг мою ладонь сжали тонкие теплые пальцы. Она сидела напротив меня, молча, без всякого сострадания во взгляде, просто смотрела и держала мою руку. За ухом, в белых и бледно-розовых вихрах ее волос догорал окурок.
- Ты с ума сошла? – я со смехом вытащил сигарету, - хочешь волосы поджечь?
- Да ну их, волосы, - она пожала плечами, - вообще их обрежу, может.
- Что? - я взвился на своем месте, даже позабыв о пакте равнодушия. Чуть успокоившись, постарался придать себе как можно более небрежный вид, а потом плюнул, - только попробуй, Адлер!
- Да ладно, - она смотрела на меня, округлив темные глаза, - не ори только.
- Если у меня когда-нибудь будет такая дочь, как ты… - невольно прошипел я. Она засмеялась, вдруг поднесла руку к моему лицу и замерла в миллиметре от него.
- Можно? – ее голос чуть звенел.
Я скосил взгляд на ее руку – пальцы подрагивали, губы чуть подрагивали, зрачки были… черт, с каким бы удовольствием я бы сказал, что они расширились, но мне было не разглядеть в дымных утренних сумерках кухни, потому что радужка итак была слишком темная.
А потом я просто ткнулся щекой в ее ладонь, как собака, и она была сухой и теплой.
Пожалуйста, не спрашивайте, зачем я это сделал.